Космическая трилогия [сборник] - Клайв Льюис

— Я буду говорить только в экстренных случаях, — сказал он.

— А все-таки слава Богу, — последнее, что сказал Дивайн. И они задраили люк.

Рэнсом сразу же пошел вниз, где была его каюта, и растянулся на «окне», поскольку в таком положении все было вверх ногами. Он удивился, очнувшись уже на высоте в несколько тысяч футов. Хандрамит стал всего лишь багровой линией на розово-красной поверхности харандры. Они находились над стыком двух хандрамитов. Один из них был, очевидно, тот, где жил Рэнсом, другой — где располагался Мельдилорн. Долина, по которой он когда-то срезал угол между хандрамитами, сидя на плечах Эликана, была почти не видна.

С каждой минутой, уменьшаясь, хандрамиты все лучше были видны — длинные прямые линии, иногда параллельные, иногда пересекающиеся или образующие треугольники. Ландшафт становился все более геометрическим. Промежутки между пурпурными линиями казались абсолютно плоскими. Прямо внизу он узнал по розовому цвету замершие леса; а на севере и востоке огромные песчаные пустыни, о которых рассказывали ему сорны, — бесконечные пространства желтизны и охры. На западе показались зеленовато-голубые пятна, как бы утопленные ниже уровня окружающей харандры. Он решил, что это лесистая низменность пфифльтриггов, или, скорее, одна из них, потому что теперь такие же пятна стали появляться везде, то в виде узелков на стыках хандрамитов, то очень протяженные. Он живо ощутил, что все его знания о Малакандре были сиюминутными, ограниченными, односторонними. Как если бы сорн, проделав сорок миллионов миль и попав на Землю, прожил бы там все время между Уортингом и Брайтоном. Он размышлял о том, что немногое сможет рассказать о своем потрясающем путешествии, если останется в живых: поверхностное знание языка, несколько пейзажей, не до конца понятые сведения из физики, но где же статистика, история, подробный обзор внеземных условий, которые надлежало бы привезти с собой из такого путешествия? Например, хандрамиты. Сейчас, с высоты, они своей геометрической правильностью перечеркивали его первоначальные впечатления о них как естественных долинах. Это были гигантские инженерные сооружения, о которых он не получил представления; сооружения, завершенные, если все это реальность, до того, как началась история человечества… до того, как началась история животного мира. Или все это только мифы? Он знал, что это покажется только мифом, когда он возвратится на Землю (если возвратится), но в памяти еще так свежо было присутствие Уарсы, что пока что сомневаться не приходилось. Ему даже пришло в голову, что вне Земли само различие между историей и мифологией не имело смысла.

Эта мысль сбила его с толку, и он снова посмотрел на пейзаж внизу — пейзаж, с каждой минутой все больше походивший не на пейзаж, а на диаграмму. К этому времени с востока через красноватую охру малакандрийского мира стало пробиваться гораздо большее и намного более темное пятно причудливой формы, с длинными руками или рогами, распростертыми в стороны, и чем-то вроде залива между ними, подобного вогнутой стороне полумесяца. Пятно все росло и росло. Казалось, длинные темные руки раскинулись, чтобы охватить всю планету. Вдруг в середине темного пятна он увидел яркую светящуюся точку и понял, что это вовсе не пятно на поверхности планеты, а черное небо, показавшееся за ней. Плавная кривая линия очерчивала ее диск. И туг, в первый раз с начала путешествия, его охватил страх. Медленно, но все же не так медленно, чтобы этого нельзя было заметить, темные руки вытягивались все дальше и дальше вокруг освещенной поверхности и соединились наконец. Перед его глазами предстал весь диск в обрамлении черноты. Долгое время слышался слабый стук метеоритов; окно, в которое он смотрел, находилось уже не строго внизу. Его руки и ноги, ставшие теперь очень легкими, двигались с трудом, и он очень хотел есть. Рэнсом посмотрел на часы. Зачарованный, он просидел на одном месте почти восемь часов.

Он с трудом добрался до светлой стороны корабля и отшатнулся, почти ослепленный великолепием солнца. Ощупью нашел он темные очки в своей старой каюте и взял себе поесть и попить: Уэстон установил жесткие ограничения и в том и в другом. Рэнсом открыл дверь рубки управления и заглянул туда. Оба партнера сидели со встревоженными лицами перед какой-то металлической пластинкой; на ней было тонкое, чуть-чуть вибрирующее покрытие из кристалликов и мелких проводков. Они оба не заметили Рэнсома. Всю оставшуюся часть их молчаливого пути корабль оставался в его полном распоряжении.

Когда он вернулся на темную сторону, покинутый им мир висел в усыпанном звездами небе и был не крупнее нашей земной луны. Цвета его все еще можно было различить: красновато-желтый диск, испещренный зеленовато-голубым и увенчанный белым на полюсах. Он увидел две крошечные малакандрийские луны — отчетливо прослеживалось их движение — и подумал, что это лишь тысячная часть того, чего он не замечал, когда был там. Он заснул и проснулся, и увидел, что диск все еще висит в небе. Теперь он был меньше Луны. Краски его стерлись, остался лишь слабый и равномерный оттенок красноты; даже свет от него был теперь не намного ярче, чем свет от бесчисленных звезд вокруг. Он перестал быть Малакандрой; это был всего лишь Марс.

И Рэнсом опять погрузился в рутину сна и наслаждения, перемежающихся с ведением черновых записей для малакандрийского словаря. Он знал, что шанс поделиться своими знаниями с людьми у него невелик, что их приключения почти наверняка закончатся незамеченной никем гибелью в глубинах космоса. Но стало уже невозможно называть это «космосом». Были минуты холодного страха; но они становились все более краткими и растворялись в священном трепете, перед которым его личная судьба казалась совершенно несущественной. Он не ощущал себя и своих спутников островком жизни, пересекающим пропасть смерти. Он ощущал нечто почти противоположное: что за пределами маленькой железной скорлупки, в которой они мчались, ждала жизнь, ежеминутно готовая ворваться внутрь, и если затем, чтобы убить их, то убить избытком своей жизненной силы. Он страстно надеялся, что если им суждено погибнуть, то это будет «развоплощение» космического корабля, а не удушье в нем. Выйти, освободиться, раствориться в океане вечного дня казалось ему порой концом более желанным, чем возврат на Землю. И тот душевный подъем, который ощущал он, впервые пересекая небеса, был сейчас в десять раз большим, благодаря уверенности, что пропасть полна жизни в самом буквальном смысле слова — она полна живых существ.

Доверие его к словам Уарсы об эльдилах в пути скорее росло, чем ослабевало. Он не заметил ни одного; интенсивность света, в котором плыл корабль, не оставляла мимолетным образам возможности обнаружить свое присутствие. Но он слышал или ему казалось, что слышал, разнообразные тихие звуки, а может быть, вибрации, подобные звукам, сливающиеся с барабанящим дождем метеоритов, и часто трудно было противостоять чувству их неосязаемого присутствия. Именно поэтому его личные шансы на жизнь, казалось, уже не имели значения. И он сам, и весь род человеческий выглядел маленьким и эфемерным перед лицом подобной неизмеримой полноты. От мысли о реальном населении Вселенной мутилось в голове — от трехмерной бесконечности ее территории, от незапамятной вечности ее прошлого; но сердце его билось так ровно, как никогда раньше.